* * *
Очень многих этот мучает недуг.
Каково же мне в злосчастный год
Тосковать по самой лучшей из подруг!
Мне любовь покоя не дает.
Горести не в счет!
Прошу я госпожу
Помнить, как я счастьем этим дорожу.
Таю, как на солнце тает лед.

Знать не знаю никаких других властей.
Повинуюсь ей всем сердцем я.
Соизволила бы только стать моей,
Сладостную верность мне храня,
Хоть бы на три дня!
Единственная ночь
Помогла бы мне погибель превозмочь.
Госпоже моей не до меня.

Как пылает от небесных молний дуб,
Я горю теперь от этих глаз.
Пусть попробует сказать, что я не люб!
Словно под дождем бы я погас.
В мой последний час
Я вспомню красоту,
Ту, которую всему я предпочту,
От которой плакал столько раз!

На меня глядит прекрасная в упор,
И как будто сердцу горячей.
Тот, кто застит от меня любимый взор,
Мой заклятый недруг, мой злодей.
Солнечных лучей
Так ласточка не ждет,
Как я жду желанных ласковых щедрот.
Радости дождусь ли я своей?

Автор: Горбутович Татьяна

Эту историю трех парижских дам поведал Ватрике де Кувен, писатель начала XIV века.

В 1321 году, на праздник Богоявления, утром, до обедни, жена Адама де Гонесса Марг и ее племянница Маруаза объявили, что идут в город купить требухи.


Парижанки 14 века, злоупотребляющие вином. Манускрипт сочинений Ватрике из Кувена / 1300-1400. Bibliothèque de l’Arsenal, Ms-3525, 88v. Watriquet de Couvin, Dits. Langue Français. Provenance: bnf.fr. Source.

На самом деле они хотели заглянуть в недавно открывшуюся таверну. Там они встретили Тифанию Цирюльницу, которая предложила им пойти еще в одно известное ей место, где подают «очень хорошее вино с реки», то есть привезенное в Париж водным путем, и где им откроют кредит до десяти су с человека. Речь шла о таверне Майе. Такая таверна действительно была в Париже на улице Нуайе, поскольку в податной книге 1292 года упоминается ее владелец Эрнуль де Майе.

Три дамы не остались незамеченными, и некто Друэн Байе вызвался за свой счет дать им продегустировать вина. В рассказе отмечается, что они уже потратили пятнадцать су, но вино пробудило в них голод, и они спросили себе жирного гуся. Друэн присовокупил к этому заказу пирожные. Наевшись, они снова захотели пить, и одна из дам заявила: «Клянусь святым Георгием, от этих вин у меня горечь во рту, я хочу гренаш», т.е. сладкое вино из крупного черного винограда, произрастающего на юге Франции. Им подали три полштофа вместе с вафлями, сыром, очищенным миндалем, грушами, пряностями и орехами. Полштофа – это 0,466 литра.


2.

Лист из «Ватрике из Кувена» / 1300-1400. Bibliothèque de l’Arsenal, Ms-3525, 88v.Watriquet de Couvin, Dits. Langue Français. Provenance: bnf.fr. Source.

Однако дамы еще не утолили свою жажду. Они решили, что трех полштофов мало – разве что распробуешь вино, и заказали три кварты. Одна кварта равняется двум штофам. Они пели, болтали и сравнивали вина из Арбуа и Сент-Эмильона с теми, что они пили, смакуя, ибо надлежит не проглатывать хорошее вино залпом, а продлевать «его силу и сладость во рту». Они дегустировали напитки как опытные знатоки.

Около полуночи им потребовалось выйти на воздух, но, будучи пьяны, они вышли простоволосыми, что было неприлично. Однако, они выглядели еще более непристойно, поскольку Друэн снял с них платья и юбки, оставив в залог у владельца таверны. Дамам не было до этого никакого дела, они пели и рассказывали друг другу анекдоты, пока не упали в уличную грязь.


4.

Маргиналия из Псалтыри Латтрела. Что тут происходит? Отпаивание больного господина? / BL Add MS 42130. Date 1325-1340.’The Luttrell Psalter’. Psalter with calendar and additional material. Psalm 87, f. 157v

Тогда Друэн украл остальную их одежду: забрал нижние юбки, сорочки, башмаки, пояса, кошельки и бросил голыми в грязи и отбросах, как свиней. На заре их так и нашли, сочли мертвыми, убитыми, поскольку вино, которое они извергли изо рта «и всех прочих отверстий», смешавшись с грязью, покрывало их словно кровь.

Их узнал один сосед и известил мужей, которые не тревожились, думая, что жены совершают паломничество. Разумеется, увидев такое зрелище, они стали сокрушаться и велели отнести тела на кладбище Невинно убиенных. Там дамы к полуночи проспались, очнулись, выбрались из-под кладбищенской земли и вышли голые, покрытые грязью, смердящие, «точно бродяги и нищие, спящие на улице».

Но они не потеряли присутствия духа и кричали: «Друэн, Друэн, куда ты делся? Принеси три селедки и кувшин вина…». Они также просили закрыть «большое окно», поскольку им очень холодно, впрочем, от холода они снова лишились чувств. Поутру могильщик, закопавший их накануне, увидел их поверх земли и пришел в ужас, решив, что пал жертвой дьявольского колдовства. Сбежались зеваки, принялись судачить об этом происшествии, но тут Тифания пришла в себя и тотчас потребовала вина, а за ней и две другие дамы. Столпившиеся прохожие тотчас разбежались, приняв их за демонов. Протрезвев и раскаявшись, они разошлись по домам.

На этом рассказ заканчивается, не сообщая о том, как жен встретили мужья.


3.

Один из листов с текстом истории про трех дам из манускрипта сочинений Ватрике из Кувена / 1300-1400. Bibliothèque de l’Arsenal, Ms-3525, 90r Source

«Чудом сохранившаяся запись народной песни на оборотной стооне богословского трактата»- примерно так начинают рассказ об этом источнике практически все исследователи.

«Песнь о Хильдебранде»-одно из самых древних германских сказаний, нечто настолько неотделимое от аналов истории этого народа, что может быть и есть суть его и самое верное описание души этноса.
В веках «Сказание о Дитрихе фон Берне» менялось в угоду политическим задачам времени-порой кординально, влоть до того, что из рыцаря и предводителя войска Дитрих, коим он был в действительности во времена Атиллы, судя по историческим данным, герой превращался в гонимого бунтовщика, становился защитником крестьян, что о нем пели во время восстаний. Такой вот вирусный маркетинг-внедрить в массовое сознание совсем другую правду, провести еесквозь поколения, чтобы дети, выросшие на этой сказке, не усомнились ни на миг: гордость превыше семьи, превыше всего; вассальная клятва — главное, что есть в жизни воина и только она важна в масштабах мировоззрения.
Простой мотив, трогательная история, ты не задумываешься о смысле песни во время деревенских праздников и когда она звучит на ярмарке в аккомпонементе чудных инструментов миннезингеров, но в нужный момент тумблер переключается, срабатыаает заложенная в мозг с младенчества программа-это такой гениальный способ управления общественным сознанием! И будет так, как ты запланировал-нужно только подложить поэму в «првильной» редакции, или «случайно» записать ее на обороте богословского текста.

Не удивительно, что всплеск популярности «Песни о Хильдебранде» приходится на 12 век (хотя косвенные упоминания об этом эпосе встречаются примерно с 8-го века, а сам Дитрих фон Берн и его вассал жили в 5м)-в 12 веке поэму переписали под нужды феодальной системы организации общества и армии. Добавили крайнюю степень драматизма, даже удивительно, как нашли выразительные средства, чтобы так умело закрутить сюжет, поднять ставки до предела. Хильдебранд встречается на поле боя со своим родным и единственным сыном, они по разные стороны противоборствующих войск и являются командирами. У этой задачи нет другого решения, кроме сражения, ведь иначе рыцарей обвинят в трусости-уж лучше смерть… 2 страницы родом из 12 века не отвечают на вопрос, кто же выиграл: отец, или сын, да это и не важно, ведь положительный герой все же Хильдебранд, живущий по солдатскому принципу «делай что должен и будь что будет, а не его сын, выросший без отца (в 21м веке уж конечно в этой песне акценты расставили бы в пользу психологии неблагополучной семьи, а в 12м в центре внимания содержательная часть без длинных диалогов и описаний). Можно додумать, что смерть отца,или сына неизбежна, и что отец будет оправдан за «морально правильный выбор» верности клятве, а не семье, общине, родине.
Потомки должны были выучить правильную версию, выгодную сюзерену, которая вскоре приведет их к крестьянскому бунту, бессмысленному и беспощадному.

Перевод из сборника зарубежной литературы 1975 г.
Я вести внимал, что поведала,

Как витязи кликали клич:

На бой, в поединке сразиться

Вызывали друг друга они –

То Хильдебранд с Хадубрандом

Меж войск повстречались своих.

Сын  отец осмотрели

Доспехи свои, на чреслах

По кольцам кольчуги крепили

На поясе крепком мечи.

Снаряжались к сраженью герои,

Пред полки поскакали они.

Хилдебранд речь повел первым,

Старше годами и опытом мудр,

Юношу он вопрошал:

«Какого ты племени-роду,

Кличешь отцом ты кого?

Среди соплеменников славны

Родичи, чаю, твои.

Имя одно назови мне,

Скажу остальные я сам:

Не ведом народ сей, дитя».

Хадубранд речь повел, сын Хильдебранда:

«Мне мудрые старцы поведали,

Что давние помнят дела:

Хильдебранд звался отец мой,

Хадубранд я зовусь.

Отправился он на Восток,

Гнева Отахра бежал,

С Дитрихом и с дружиной.

В отечепстве он покинул

Жену и младенца-сына,

Наследья лишенных[i], и прочь

К восточной земле устремился.

Нуждался в нем Дитрих древле,

Бедный друзьями изгнанник,

К Отахру он гневом пылал.

Дитриха воин любимый

В битву водил дружину,

В сече всегда был первым,

Славен меж храбрых мужей».

Хильдебранд тут молвил, сын Херибранда:

«бог в небе свидетель доселе

тебя не сводила судьба

с родичем, юноша, кровным,

более близким тебе».

Тут Хильдебранд снял с руки

Ковки отменной запястье,

Дар золотой, что пожаловал

Гуннов властитель ему:

«Прими в знак приязни его».

Хадубранд молвил тут, сын Хильдебранда:

«Копьем, острием к острию,

воин приемлет награду[ii].

Старый гунн, твои речи лукавы,

Копье твое смертью грозит.

Оттого до седин ты дожил,

Что к обману и лести привык[iii].

Люди бывалые весть

Мне привезли из-за моря:

Хильдебранд в битве пал,

Мертв Херибранда сын!

По кольчуге сверкающей вижу:

Одеянье богато твое,

Знать, хорошего князя ты воин

И изгнанником вряд ли слывешь».

Хильдебарнд молвил тут, сын Херибранда:

«Боже всесильный, поистине злая

Ныне вершится судьба:

Тридцать лет я в земле

Чужедальней скитался,

Бился в первых рядах

И метал я копье

С той поры, как дружинником стал,

Но у стен крепостных не единожды

Не был в битве кровавой сражен.

Ну, а ныне родимое чадо

Пронзит мне кольчугу железом,

Изрубит меня секирой,

Или сам его стану убийцей.

Ты же сможешь, однако,

Коль силы достало,

Старца доспехи добыть,

Павшего панцирь получишь,

Коли право свое утвердишь[iv]».

.  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .

«Тот презреннейший трус

из восточных земель,

кто от битвы теперь уклонится[v]».

«Не избегнуть сраженья,

Что любо тебе.

Испытаем который из нас

Похвалиться добычею сможет,

Снимет латы и поле покинет,

Оружьем двоих нагружен».

Прежде дротики с силой метнули,

Те вонзились, застряли в щитах.

Тут сошлись, зазвенело железо.

Вот щиты их иззубрены светлые

И сломлено древко копья…

Ну и вобщем, раз пошла такая петрушка — вот вам следующая история про куртуазную любовь.
В Мюнхенской государственной библиотеке хранится рукопись 13 века «Frauendienst». Я правда её в живую не видела, да и если бы имела счастье лицезреть, то вряд ли бы что-то в ней смогла разобрать, потому что пергамент очень стар, да и неадаптированная латиница, знанием которой мало кто может похвастаться в России 21 века. Данный текст приписывают перу знаменитого поэта-миннезингера и по совместительству тогдашнему главе Штирийской марки Ульриху фон Лихтенштейну, которого так блистательно сыграл в 2001-м году Хит Леджер в фильме «История рыцаря». К слову, взаправдашний герр Ульрих писать не умел и читать тоже, но может диктовал писцу — чем не версия?)

Так вот вернёмся к «Служению даме» — так переводят на русский язык название его стихотворной автобиографии.
В самом раннем отрочестве Ульрих влюбился в знатную фрау. Её имя не называется, но по всему выходит, что это была жена будущего сюзерена фон Лихтенштейна австрийского герцога Леопольда IV Славного. Хоть наш герой и сам был наследником довольно крупного феодального рода, но всё-таки по уровню крутости происхождения явно не дотягивал Баденбергской династии, как впрочем и до византийской принцессы урожденной Феодоры Ангелины. Пришлось идти в пажи, или как это воспето в поэмах — в услужение прекрасной даме. К слову, это давало прекрасную возможность выделиться перед властительным мужем герцогини, но речь сейчас не о карьере и политике, а о любви.
Так вот, будучи юнцом, Ульрих со всем пылом и самоотверженностью добивался взаимности Феодоры, действуя по правилам и моде тогдашнего времени: уловки, отказы, намеки, знаки внимания, соблазны, стихи, но всё было тщетно, она не оставляла ему ни единого шанса для надежды, да ещё и откровенно издевалась над чистыми порывами сильного сердца.
Так, однажды она посмеялась над его верхней губой, которая якобы сильно выпячивалась вперед. В ответ на это пылкий влюбленный тут же пошёл к хирургу (ну или как врач тогда назывался, к цирюльнику?) и чуть ли не силой заставил его отрезать ему полгубы!!! Без наркоза! Грязным ножом! Ульрих не дал себя связать, и во время операции сидел на лавке и терпел боль, без единого звука. Но самое страшное ждало его впереди — ещё полгода губа заживала, лекарь прописал ужасную, дурно-пахнущую мазь, которая постоянно попадала и в еду, и в питье, от одного запаха болотного, заживляющего зелья его тошнило, но как настоящий рыцарь, он всё безропотно сносил: «Тело мое страдало, но сердце было полно счастья». Что тут можно добавить? Идиот!
Ну а византийской принцессе-австрийской герцогине обо всём естественно докладывали приближенные. О, это была одна из самых пикантных, любимых тем при дворе. В итоге общественное мнение настояло — и она согласилась взглянуть на страдальца. И что же вы думаете?! От волнения Ульрих не смог сказать ей ни одного слова при встрече, за что был вновь зло осмеян, да в придачу она ещё и вырвала у него огромный клок волос: «Это тебе за трусость!», и на следующий день в стихах прилюдно обо всём рассказала жаждущей подробностей публике: «Тот, кто мечтает о запретном плоде, изменяет самому себе, » — был её приговор. Большего оскорбления для рыцаря было не возможно представить — трусость, измена себе, невзаимность, хотя по нормам того времени она должна была, можно сказать. обязана была уступить в этом флирте. Но Феодору воспитывали в строгой Византии, ей не были привиты волнующие, чувственные идеалы куртуазии, она считала, что главное — хранить верность мужу, была, по всей видимости, счастлива с ним, ну и за что тут осуждать?
А вот обвиненному во всех смертных грехах Ульриху оставалось только изгнание, хоть и благородно обставленное и доблестное. 307 копий противников сломал на турнирах граф Лихтенштейн по пути из Венеции в Вену — он вызывал на поединок всех достойных его по происхождению рыцарей и не проиграл ни одной схватки. На шлеме его по преданию красовалась богиня любви Венера с золотой стрелой и факелом. И все свои победы он посвящал всё той же холодной, как скала, и недосягаемой герцогине.
Жаль удача не бывает такой же надежной, как тяга к запретному — в одном из поединков графу отрубили мизинец правой руки, и он уже успел раструбить, что во имя прекрасной дамы ему не жалко пальца!.. Как вдруг вновь нашёлся всё тот же гениальный врач, который и пришил отвалившуюся зап.часть на место. И хотя палец сросся криво и некрасиво, всё-таки с ним было определенно лучше, чем без него. Феодора не преминула сострить:
«От надежных людей мне стало известно, что мизинец на месте, и с ним ничего не произошло. Не смейте говорить, что пожертвовали им во имя меня!»
Что собственно в этих словах было неправдой, или необоснованным требованием? Однако, Ульрих отреагировал моментально и остро. В тот же вечер, как только получил записочку от свлей прекрасной дамы, он вскочил на коня, приехал к лучшему своему другу и заставил его отрубить злосчастный мизинец вновь, как будто бедный пальчик был виноват во всех её отказах и его злоключениях.
Ах, ну впрочем, и на этом история несчастного мужика не закончилась. Ещё ведь было переодевание в прокаженного и участие в турнире в женском платье, падение с балкона, когда он пытался влезть к ней по простыням на балкон, а она отпустила свой край, питьё из чаши, где она мыла руки и так до бесконечности…хотя нет, не совсем так…
В 1246-м году Феодора умирает, недоступная, величественная, как мраморная статуя. В его сердце она всегда была такой и в этот скорбный миг, быть может, лишь чуточку более строгой и торжественной, идеальной.

Во время рыцарских турниров Ульрих фон Лихтенштейн, как один из самых сильных воинов на свете, не раз становился предметом обожания всех зрительниц от крестьянок до распорядительниц ристаний, купался в их внимании, но служил верой и любовью только ей — той, которая так и не ответила взаимностью, протомив надеждой долгие 13 лет. В мирской суете Ульрих, конечно, был женат, у него росли законных 4 сына и много незадокументированных бастардов — но это всё от физики, а от любви — только «Frauendienst», да золотой футляр, в котором хранился подаренный Феодоре Ангелине отрубленный мизинец рыцаря, как всего лишь очередной в длинном списке его залогов любви.

У истины есть всего 2 критерия:
она должна быть простой и красивой.

    Есть одна средневековая песня – до того простая и красивая, что как говорится от неё «душа вначале разворачивается», а потом «заворачивается обратно» — всё в ней правда, всё жизнь – обыкновенная, без подвигов и сюжетов, но почему-то с такими песнями легче жить на свете.

Посвящается она «Самой прекрасной женщине в замке Фрёденсаль». Прошло уже более 600 лет, но в каждом поколении находится та, про кого поют поэты.Автор песни известен и загадочен, как настоящий герой. Имя ему – зальцбургский монах, и время – 1360-90-й года – самое то, как говорится.

Много статей написано западными литературоведами на тему «кто скрывается под псевдонимим «зальцбургский монах», но точного ответа нет. Есть только предположения – основных версий три.

• Первая – что это собственно Пилгрин II фон Пуххайн – личность известная своими достижениями на ниве политики и ратного дела, ветеран битвы при Дёффингене (1388), посредник между антипапой Климентом и императором Вацлавом, человек, который за многовековую историю Зальцбурга сделал для этого города больше всех.В пользу этой точки зрения говорит некое соответствие между событиями, описываемыми в песнях Монаха, и собственно тем, что происходило в реальной жизни Пилгрина. А также высокий уровень образованности фон Пуххайна (он учился в Авиньоне, стал бакалавром церковного права), его начитанность, незаурядные способности в области права и в дипломатии, а значит и в сочинительстве тоже.)))



• Вторая – что творил «придворный поэт» барона. Это вполне могло быть, потому что в те года богатеи нередко забавы ради содержали поэта на иждивении.
• Ну и наконец, последняя — что все 56 светских и 49 духовных песен монаха – это плод народного творчества, что их соединили вместе в следующие века, чтоб не искать, если приспичит. В пользу этой версии – то, что на самых древних рукописях стихов нет подписи «munch», она появляется только с 30-х годов 15-го века.

Самая красивая женщина замка Фрёденсаль – простая крестьянка, которой нужно доить коров, а хочется полежать с милым на соломе. Её дружочек ей не особенно доверяет, но в то же время активно склоняет к тунеядству и одновременно любуется её ветреностью, жизнерадостностью и красотой, словно она синий цветочек василёк – от неё и на душе радостнее и на сердце не болит.

Полежать
в полдень сладко тем,
Кто лег спать
на солому в темь,
На поветь*
с милой своей:
Сердцем млеть
там веселей. Ладно с ней —
к парню крепко льнет
Грудью всей,
ай, как славно жмет!
От дружка
отпрянет вдруг,
От рожка
придя в испуг,

Слыша зов
пастуха: пора!
Гнать коров
надо со двора.
Вот досада
ей уходить:
Их ведь надо
еще доить.

Она:
Пора мне, милый мой дружок,
Я слишком долго здесь с тобой спала.
Он:
Иди, подружка, но свидетель бог,
Я не хочу, чтоб ты сейчас ушла.
Она:
Мне подоить коров придется наспех,
Пойду-ка я потороплюсь,
Не то меня поднимут люди на смех,
Когда одна за стадом поплетусь.

Припев:
Веселая девчонка знает,
Как поступить верней.
Небось себя не растеряет —
Все лишь забава ей.

Он:
Отрада сердца, я с тобой ложусь,
А ты мне, вижу, вовсе не верна!
Она:
И денег и работы я лишусь,
Свидетель бог! — я уходить должна.
Мне хорошо, и вот те слово,
Обратно прибегу
И здесь с тобой улягусь снова,
Как только я смогу.

Припев:
Веселая девчонка знает,
Как поступить верней.
Небось себя не растеряет —
Все лишь забава ей.

Где гульба опричь всего,
Батраку тут и приманка.
Плато, скот не для него,—
Предпочтительней служанка.
Утром рано мужика разбудит,
Прежде чем затопит печь,—
С ней всегда на сердце радость будет:
Может огонек разжечь!

Припев:
Веселая девчонка знает,
Как поступить верней.
Небось себя не растеряет —
Все лишь забава ей.

Перевод Н. Гребельной.
Фото: Александра Мазур, СПб.

Средневековая музыка – штука загадочная. Чтобы заниматься её воссозданием, нужно быть человеком очень упрямым и критичным. Всё дело в том, что основные источники средневековых мелодий находятся в работах исследователей 19-го века, которые очень много и хитро могли переврать, интерпретировать.  Их «творчество» зачастую сильно отличается от оригинальных источников, да оно и понятно, ведь даже и сейчас одну и ту же песню можно сыграть 10-ю разными способами, как тут добиться правды – не понятно.

И всё же находятся энтузиасты, откапывающие в подвалах, например, «Баварской национальной библиотеки» в Мюнхене бесценные фолианты с песнями. Это я сейчас, конечно, о Carmina Burana – сборнике баллад бродячих музыкантов Европы 12-14-го веков. Не удивляйтесь разбросу в регионах и периодах. На самом деле ведь этот манускрипт – подшивка листов пергамента: одни из них написаны на старо-французском и прованском и упоминают события 12-го века, другие – на латинице плюс содержат вставки средневерхнегерманского диалекта, третьи описывают Штирию (область в Австрии) конца 14-го века.

В общем, считается, что хозяевами Carmina Burana являлись Виттельсбахи, пополнявшие время от времени коллекцию песен новыми приобретениями, так, в конце концов, и привезшие манускрпит в бенедиктинский монастырь Бойерн (Бавария) примерно в 1350-м, после чего про сборник все надолго забыли, пока в 1803 году он не был случайно обнаружен и не занял почётнейшее место в ряду самых важных книжек немецкой литературы.

«Песни из Бойерна»— не самый приличный сборничек средневековых стихов. Чего стоит одно описание десятичасового секса с богиней любви Венерой! Или бесконечные похищения пастушек рыцарями, студентами, монахами. Походу в средние века пастушки – были самыми желанными женщинами в Европе, раз уж всем они так нужны были в постеле. Кроме волнующей эротики, здесь есть несколько прям почти политических песенок с наездами на католических священников — что они вечно переедают, пересыпают, злоупотребляют игрой в кости и дорогими винами, и ещё покупают церковные должности – кто-то сильно не любил попов по ходу. Есть здесь застольные куплетики, баллады-насмешки, 2 театральных сценария, песни о конце света и о крестовых походах, да много всякого – всего 254 произведения.
Самое известное из них «Колесо Фортуны». Миниатюра к этому стихотворению красовалась на обложке Carmina Burana, а в 1935-м году была даже положена на музыку Карлом Орфом и пользовалась большой популярностью среди жителей 20-го века. Но на мой взгляд, это скукотища смертная и унылая – если интересно зацените: http://kamusic.ru/search/Карл%20Орф/a1939

А я лучше приведу здесь строчки одной страстной нимфоманочки. Не знаю чем, но мне этот необычный стих нравится больше всего из Carmina Burana.)))

Торговец, дайте мне краску,
чтобы сделать мои щёки красными,
чтобы я смогла молодых людей
против их желания любить меня заставить.

Посмотри на меня,
молодой человек!
Пожалуйста, уступи мне себя!

Положа руку на сердце, всё хорошо в Библии, но больно она сложна для восприятия простого люда, которому куда как понятнее сказки, былины, легенды… Тем более для человека, 10 поколений родни которого до этого верили в языческие силы природы.

Этого не могли не сознавать средневековые проповедники, и самые продвинутые и убежденные из них, такие, например, как Иаков Врагинский (Яков-Генуэзец), решили исправить ситуацию, ну то есть адаптировать Священное писание на простой латинский лад.

В 1260-м году сие решение вылилось в написание «Золотой легенды» — сборника жизнеописаний 180 святых. Книжку моментально и горячо полюбили все без исключения люди средневековья. 300 лет она не могла им надоесть. Ну потому что всё в ней было ладненько, схематизировано и правильно с точки зрения старины и убеждения. На каждой второй странице пишут: «А дело, говорят, было так. Впрочем, может, врут. Много дней ведь минуло с тех пор». И святые в «Золотой легенде» — понятные и похожие на нас с вами. Так, например, Мария-Магдалина впервые предстаёт в роли блудницы (в раннехристианских текстах Библии об этом ведь не упоминалось). А Георгий-Победоносец побеждает змея, как победил бы любой рыцарь одиновской Европы дракона в былые времена. Волхвы, приветствующие рождение Иисуса, обретают ореол таинственности, Иаков Врагинский описывает их как загадочных восточных царей, даёт им леденящие кровь имена. То есть он обратился к 3-м основополагащим мотиваторам к прочтению книги: к плотским фантазиям, мечте о подвиге и к тайне непостижимого.

И так, по-умному, везде. Начни он писать про Понтия Пилата – и вот уже перед нами предстаёт образ убийцы по призванию. Благодаря мелким подробностям рассказа о жизни Пилата до его встречи с Христом, мы начинаем почти физически ненавидеть этого героя. Хотя в сущности-то, все, кто читал «Мастер и Маргариту» понимают, что именно Понтий самоотверженно взял на себя непомерную ношу, отдав приказ о распятии. Бог хотел совершить подвиг во имя спасения человечества. Пилат всего лишь помог ему в этом. И теперь будет вечно проклинаем всеми людьми на Земле? Впрочем, конечно, столь богохульные мысли не содержались в древнем трактате. В нём вообще можно заметить некоторое отсутствие авторского мнения, морали, интерпретаций.

«Золотая легенда» — это всё равно, что конспект нерадивого ученика, готовящегося к сдаче богословия. Всё упрощено до минимума, чтобы вместилось на шпаргалку. В то же время не забыта ни одна важная формула, каждый текст написан на простом, искреннем и выразительном языке, а от прочтения – сразу возникают позитивные эмоции.

В этом и секрет. «Золотую легенду» издавали миллион тысяч раз. Ещё до появления книгопечатания, она была самой любимой после Библии рукописью.

Удивительное дело – даже строгая церковь не ополчилась против сборника латинских рассказов, хотя он явно содержал некоторые апокрифтические сюжеты. Более того отдельные заметки из неё были рекомендованы к изображению на стенах храмов, базиликах, капеллах и проч.

Всё потому что «Золотая легенда» принесла пользы католицизму больше 100 000 христианских мечей миссионеров и проповедников. Она, словно тайный агент, достучалась до каждого сердца, пробудила в нём светлое и связала его с именем Иисуса.

Менестрели – это, конечно, хорошо, но не по-немецки, потому что в Германии они чаще назывались шпильманы – так красивее и точнее отражает специализацию. Шпильманы ведь в основном развлекали горожан и не стремились к протекции сильных мира сего, во всяком случае открыто.В переводе само это слово означает «играющий человек», изначально применялось к совсем-совсем нищим попрошайкам, но с течением времени это сословие осело в городах, обзавелось собственными цехами и гильдиями, стало иметь больше уважения в обществе.

Основная тема произведений шпильмановской литературы – героический эпос. Видимо, рассказы о невероятных подвигах рыцарей всегда пользовались популярностью. Наряду с ними проскальзывают повествовательные и даже юмористические течения, так и не получившие серьезного развития в рассматриваемой эпохе (12-14 века, всё, что позднее уже можно смело приписывать к ранней буржуазной литературе, а речь сейчас не о ней).

Итак, рейтинг 5 наиболее известных, дошедших до наших дней произведений шпильманской литературы:

• «Король Ротер»
• «Герцог Эрнст»
• «Святой Освальд»
• «Орендель»
• «Соломон и Морольф».

Все их объединяет поэтическая, изначально бесписьменная форма изложения, сюжет о похождениях в дальние, диковинные страны благородных рыцарей – всё это с налётом авантюризма и интриги, как любит достопочтенная публика, да, чуть не забыла, про свадьбы-женитьбы, ну куда ж без них – можно сказать, ни 1 рассказ не минует тему обхождения воинов с прекрасным полом.

Городская площадь перед ратушей, свинки и торговки, и погонщики свиней, продавцы обуви, и трав, и тканей, и трески. Всё шумит и шевелится, и только 1 персонаж не участвует в игре под названием «ярмарка», хоть и является её непосредственной частью – музыкант, поющий сказки. Если ещё не фальшивит – то вот он, голос народа, поющий песню о его надеждах, мечтах и чаяниях.

В более поздние века из уст шпильманов вырывались революционные словечки – явный признак нарастающих крестьянских волнений. Ну потому что их творчество, как цветок, корнями питалось из плодородной почвы народного творчества.

Некоторые литературоведы даже отрицают вообще не признают такое явление, как шпильмановские поэмы, стараясь запихнуть их в раздел «народная литература немецкоязычных стран». Но игнорировать личность музыкантов – не наш путь, потому что в таком случае реконструкция средневековья лишается целой области – ведь не будет ни фолковых ансамблей, ни забавных ярких костюмов бродячих музыкантов. Мир станет чуть бледнее, и всё от того, что кто-то захотел переделать классификациюсредневековой литературы.)

  Немцы, по-видимому, всегда были неравнодушны к липам)

Вот и наиболее известное стихотворение наиболее известного немецкого поэта 13-го века Вальтера фон дер Фогельвейде можно перевести с немецкого как «Под липкой».

Да уж, оно не очень целомудренно – не потому ли и стало столь популярным в народе? Оно заставляет смутиться, покраснеть, замечтаться, подкупает своей искренностью, простотой и наивностью, и вообще вызывает одни только положительные эмоции и лёгкие мысли. Наверное, такой и должна быть поэзия – приносящей радость и успокоение.В роще под липкой
Приют наш старый
Если найдёшь ненароком ты,
Молвишь с улыбкой:
«Что за парой
Травы примяты и цветы?»
На опушке средь ветвей —
Тандарадай, —
Пел свидетель — соловей.

Молча брела я
Средь бездорожья,
Пока не встретила дружка.
Он обнял, пылая,
Матерь божья!
Обнял — и стала душа легка.
Сколько раз? Да кто ж сочтёт?! —
Тандарадай, —
Видите — в кровь нацелован рот.

Дружок меня манит
Прилечь на ложе.
Рассыпал он цветы да хмель.
Ведь кто-нибудь станет
Смеяться позже,
Сыскав подобную постель.
Сломлен шиповник — ясно для всех, —
Тандарадай, —
Как был нам сладок смертный грех.

Ни лаской, ни силой
Не открою
Вам тайну эту, помилуй бог!
Что сделал милый
Там со мною,
Знаем лишь я да мой дружок.
Да пичужка меж ветвей, —
Тандарадай, —
Всё пришлось увидеть ей.

Ниже привожу оригинал на старонемецком: Читать полностью »

Когда в период с 10 по 12 век в средневековой Европе произошёл демографический взрыв, кроме всяких положительных плюшек, таких как увеличение числа рабочих рук и воинов, человечеству пришлось лицом к лицу столкнуться с новой тяжелой проблемой – с тотальной нехваткой еды для населения. Решить её могли бы новые технологии, которые позволили бы более качественно обрабатывать почву и, вследствие этого, получать больше урожая. Но на всё новое и инновационное было наложено жёсткое «табу», так что и мечтать не приходилось о волшебных «сеялках и комбайнах». А потому цивилизация пошла по экстенсивному пути, а именно, принялась расчищать новые посевные площади. Беда лишь в том, что после выкорчевки леса первые 2 года урожаи были никакущие, а на третий, как правило, приходила какая-нибудь чума, война, или холера. И посевы бросались, как нерентабельные, ведь некоторые культуры в определенных областях давали урожай всего лишь 1 к 2, 1 к 4-м – не больше. Ну как в таких случаях выжить? Впрочем, выживать пытались: ели траву, землю, кору деревьев – прямо как оголодалые зайцы во время половодья. От этих «сладостей» начинало скручивать живот, появлялись славные последствия в виде поноса, рвоты, ослабленности иммунитета и следовательно болезни. Не намного лучше чувствовали себя те, у кого еда вроде и была, но плохенькая. Ведь от потребления зараженного спорыньёй зерна можно было, например, заболеть проказой. Надеюсь, никому не надо объяснять, что хуже этого ничего на свете не бывает: отваливаются пальцы, струпья – бррр! Гадость! Голод – не тетка, голод – дядька. И жить в условиях пермонентной нехватки продовольствия, хоть хочешь, хоть не хочешь, приходилось в любом случае. Вот и придумал предприимчивый, веселый народец себе для успокоения души и всяческих нервов специальные песенки о еде. В последствии этот жанр стал назваться Fresslieder.

В них людишки мечтали о манне небесной и вообще о почти-библейских чудесах: «Вот засну я, а проснусь с куском хлеба за пазухой». Ну потому что хлеб был самым распространенным продуктом того времени. Впрочем, не только он. Заточить свежей говядинки в компании хороших людей, а потом завернуть кости теленка в его шкуру, и алейгоп – наутро чтобы теленок ожил, был резв, здоров и молочен! Это запросто. Для такого дела и чуда не жалко. Главное, не забыть свзять это чудо с чем-нибудь до боли католическим, ато, глядишь, и сжечь могут за ересь всякую языческую, если вовремя имя какого-нибудь благородного святого в историю не вставишь. Ну а благородным святым, им-то понятное дело всё можно – и телят оживлять, и хлебцы размножать, и муку намолить у Боженьки.

Fresslieder – песни о еде были чрезвычайно популярны среди населения. И не только потому, что они возбуждали мечты, оптимизм и веру в лучшее будущее, просто они отражали текущую, самую острую проблему общества, были близки и понятны каждому от короля до крестьянина. И наиболее известным произведением Fressliederа является, безусловно, «Роман о Лисе» — трогательное повествование о приключениях одного авантюриста, движимого одним лишь властным голосом вечно пустого желудка, и добывающего не совсем честным и законным путём угрей, сыр, селедку, курятинку и прочие вкусности, которых многие простые люди могли и вовсе за всю жизнь ни разу не вкусить, не то, что богатеи… Вскоре культ еды эволюционировал в сословный признак. Богатеи стали кичиться своими пирами, сытыми желудками и вообще всяческими съестными запасами.

Конечно, были и те, кто в соответствии с заветами Святого писания в первую очередь заботился о ближних, как, например, Карл Добрый: «Он кормил в Брюгге сотню бедных, и от Великого поста до новой жатвы каждый из них ежедневно получал по большому хлебу. Он упрекал за позорное повеление горожан Гента, которые позволили бедным людям умирать у дверей их домов вместо того, чтобы дать им пищу. Он запретил варить ячменное пиво, чтобы лучше прокормить бедняков. Он приказал также выпекать хлеб из овса, чтобы бедняки могли бы по крайней мере продержаться на хлебе и воде. Он установил цену вина в шесть су за кварту, чтобы остановить спекуляцию купцов, которые были вынуждены таким образом обменивать свои запасы вина на другие товары, что позволило легче прокормить бедняков. Он распорядился также, чтобы каждый день за его собственный стол садилось тринадцать бедняков». Круто, да? Думаю, его бы реформы в нашу повседневную действительность – авось и не стоила бы гречка по 70 рублей за 900 грамм в магазине.

Но что-то я отвлеклась. Как и у всего остального модного, судьба у Fresslieder-а не была совсем уж долгой и веселой. Спустя время, песни о еде эволюционировали в комплименты правителям и заслуги несуществующих дальних предков дворян. Одним из главных положительных качеств народного кумира стало то, что он являлся добытчиком еды, в результате чего родились легенды, что бриттами правит свинопас, а франками потомок сеятеля. Наверное, это и правильно – восхвалять тех, кто не даёт сгинуть с голода. Опять же – не придумай они этого тогда, в тёмное-тёмное средневековье, у нас бы сейчас был совсем другой менталитет, жизнь и общество.