Наиболее известный в истории Средних веков бой в городских условиях – это воспетая в одноименной опере Джузеппе Верди так называемая «Сицилийская вечерня» — а точнее, резня, произошедшая в столице Королевства в 1282 году, в ходе которой под покровами одной южной ночи полегло от 2 до 8 тысяч французов, и пришёл конец правлению Анжуйской династии в Палермо.
Не будем глубоко копаться в политических предпосылках этого события, во-первых, потому что они всем хорошо известны, можно сказать, энциклопедичны, а во-вторых, потому что это Италия – и если начать разбираться во всех хитросплетениях и тонкостях аристократических заговоров, можно голову себе сломать, да так и не понять и не увидеть границы предательства и причины того, почему в одной и той же ситуации «здесь сработало, а здесь – нет». Скажем только, что уже в 1281-м году остров бурлил изнутри, готовый в любую секунду взорваться народно-патриотическим огнём – его искры уже блестели в сердцах людей, зажженные там подстрекателями, которые не брезговали, например, переодеться в монашеские робы, или сыграть на суеверных страхах невежественных людей, внедряя глубоко в подсознание мысль, что крах Французской Доминанты предсказан пророчествами столь древними, что и никто не помнит, кто их впервые озвучил – эти «пророчества» разносили по острову прокаженные – настоящие и не очень, и страх, быстрее локомотива, толкал людей к вере и действию, ведь обреченные не лгут. Безусловно, этот пиар был выгоден знати, роптавшей на перераспределение феодов и назначение французских наместников на Сицилийские земли, а также не желавшей платить налоги Карлу Анжуйскому, который тратил их на подавление суверенитета Королевства. Но проблема в том, что знать не очень-то хотела проливать кровушку, да и, по правде говоря, была не столь значительна по численности, чтобы самостоятельно разделаться с иммигрантами. Куда надежнее было взбаламутить толпу – собственно она была уже подготовлена к решительным действиям и только ждала сигнала.
Пасха в 1282-м году была ранней. Считается, что последней спичкой, брошенной на высушенную солому народного гнева, был случай домогательства и даже публичного изнасилования сицилийской горожанки со стороны рядового француза накануне Светлого Христова Воскресения. Не знаю, я не верю в сексуальные преступления. А вот в оскорбление святого праздника – это да. Столкновения начались на рыночной площади.

Очень скоро они переместились в узкие улочки, где группы горожан по 3-5 человек нападали на анжуйцев и разделывались с ними в рукопашном бою, используя ножи, кинжалы и другие подручные предметы. Французы, конечно, оборонялись. На правах господ они осыпали бунтовщиков угрозами одна другой страшнее. И скоро стало понятным, что если с острова сбежит хоть один живой анжуец, Карл со своей свирепой армией вырежет всё местное население. Кроме того, угрозы и сопротивление ненавистных чужеземцев распаляло ярость сицилийцев всё сильнее и сильнее – в них просыпались древние звериные инстинкты. Убийства, погромы, грабежи расползались по Палермо, набирая обороты. И чем чернее становилась ночь, тем больше алой французской крови лилось на жирную землю острова. Кто-то из жителей заскочил на колокольню и начал, что было силы звонить – это был условный сигнал к полномасштабному наступлению. И главное, не подумаешь ведь – вроде христианская Пасха, колокол звонит, чтобы созвать всех на вечернюю молитву. Эффект неожиданности сделал своё дело — в первые минуты восстания не все французы поверили в ужас происходящего: некоторые пытались усовестить своих христанских братьев с окровавленными секирами. Редкие очаги вооруженного сопротивления подавлялись озверевшей толпой. И вскоре крики «Morte Alla Francia, Italia Anela» (смерть Франции, вздохни, Италия!), от которого, поговаривают, и пошло слово «мафия», заполнили ночной Палермо. Бой шёл за каждый дом, за каждую комнату. Задолго до Сталинграда, здесь на ходу изобретались и применялись все приёмы уличного сражения: отвлечение внимания и одновременная атака со всех сторон, использование подручных материалов и естественных преград, заломы, захваты, подсечки, рукопашная — главное — повалить противника. Где могли и успевали, французы наскоро сколачивали баррикады из мебели. Где не было такой возможности, сражались до последней капли крови, ведь, кроме неё, им уже было нечего терять. Волна ярости и кровопролития превращалась в цунами и сносила всё на своём пути. Гнев местных жителей не пощадил даже младенцев, находящихся в утробе матери, если только эти дети имели французских отцов. Сицилийцам было чего бояться, ведь у них в традиции сын должен был отомстить за смерть отца во что бы то ни стало. Единственный шанс избежать вендетты – уничтожит мстителя до его появления на свет.

Во всём этом хаосе у итальянцев выделялось всё-таки несколько номинальных «полководцев», самым влиятельным из которых был, пожалуй, Джованни ди Прочида. Впрочем, ни о каком централизованном управлении взбесившейся толпой не было и речи – воевали кланами, шли за братом, другом, отцом, обязательно небольшими группками (про индивидуальные поединки хронисты не упоминают).
К утру кровавый голод не утолили лишь самые жадные до наживы. Мелкими шайками по несколько человек они продолжали обшаривать все закоулочки в поисках ненавистного врага, находили раненных, добивали их ударами мечей и фальшионов. А надо сказать по мере того, как становилось понятным, что город взят, отвоёван обратно у иноземных захватчиков, бунтовщики становились всё смелее – многие нацепили на себя отжатые у французских рыцарей доспехи, взяли их дорогое и красивое оружие, чтобы с его помощью помочь поскорее встретиться с Богом новым врагам.

Очень быстро весть о «сицилийской вечерне» разнеслась по всему острову. Тех, кто успел скрыться, или убежать из Предпасхального Палермо, настигали в глухих рыбацких хижинах, крестьянских погребах, лесах и лодках. Никто из чужеземцев, вкусивших сладкой жизни за счёт покоренного народа, не избежал погибели. Поэмы говорят, что всё же одного благочестивого француза пощадили за то, что он не делал зла местным жителям в пору своего могущества, но, мне кажется, расчет был на то, что он расскажет о зверствах сицилийцев Карлу Анжуйскому, и тот побоится нападать на остров. Во всяком случае попытаться стоило.
Отдаленно то, что происходило в Палермо в 1282 году, а именно уличный бой на ограниченном стенами домов пространстве, могло напоминать бои 5 на 5 – те же стенки ристалища, те же небольшие группы по 5 человек.